выработки и заводы
под Фрейбургом,
сам спускался в штольню, поработал некоторое время ломом и молотком и
собственноручно добыл несколько кусков различных руд. Фрейбергские рудокопы
бережно хранили орудия, которыми пользовался Петр, работая в шахте. Это
напоминание о Петре заставляло Ломоносова еще выше поднимать голову на чужбине,
мужественней и тверже отстаивать свое национальное достоинство.
Ломоносов и его
товарищи
занимались с большим усердием, и даже придирчивый Ганкель должен был признать,
что занятия их металлургией идут успешно, как он написал в Петербург 24
декабря 1739 года. В этом же письме Ганкель даже обращает внимание Корфа, что
моим любезным ученикам нет никакой возможности изворачиваться 200 рейхсталерами
в год, иначе, в их же ущерб, пришлось отказывать им в некоторых необходимых
предметах.
Ломоносов
бедствовал. При его
богатырском росте и телосложении он не мог продержаться на скудном гостиничном
обеде из жалкого супа и чахлого жаркого, Отношения его с Ганкелем портились со
дня на день и скоро достигли чрезвычайной остроты.
Берграт Ганкель
был черств, сух, груб
и надменен. Считая своим долгом держать в строгости набедокуривших студентов и
всячески их обуздывать, он ничего не мог противопоставить им, кроме
педантической
требовательности и резких окриков. Но главное, он вовсе не хотел считаться с
их умственными интересами и стремлением к самостоятельной работе.
Во многих
отношениях и как
человек, и как педагог, и как ученый Ганкель был совершенной
противоположностью
мягкому, снисходительному и разностороннему Вольфу. Ганкель был, несомненно,
выдающимся химиком и минералогом. Но сами эти науки находились в плену
средневековых представлений и наивной эмпирики и были куда более отсталыми, чем
физика, уже в то время тесно связанная с математикой и философией. Во
Фрейбурге
на Ломоносова пахнуло старой схоластикой в сочетании с мелочным техницизмом
средневекового ремесленничества. Он
